02.08.2019

Господь все покрывал

Старейшему клирику Вятской епархии протоиерею Серафиму Исупову 28 июля исполнилось 90 лет. Родился батюшка в деревне Исуповы Арбажского района в семье Афанасия и Анны Исуповых. Окончил Московскую духовную семинарию и Московскую духовную академию. Рукоположен в сан священника 27 декабря 1956 года архиепископом Вятским и Слободским Вениамином. С начала своего служения и по сей день он является клириком Серафимовского собора города Кирова. Предлагаем беседу с отцом Серафимом.

— Батюшка, в Вашем роду были священники?

— Духовенства не было, только дедушка являлся почетным церковным старостой. Но в нашем роду все верили и меня так же воспитывали. Библию я прочитал еще подростком. Слава Богу, пионером, комсомольцем не был. «Тебе запрещают?» — спрашивали. — «Сам не хочу».

— Вы начинали служить еще со священниками «старой школы», которые прошли войну, тюрьмы и лагеря. Расскажите, пожалуйста, о них.

— Духовенство в Вятке после войны было твердо в вере и нравах. Настоятелем Серафимовской церкви был отец Николай Капустин. Протоиерей Виктор Пономарев у владыки Вениамина (Тихоницкого) был духовником да и в ссылке побывал где-то на Колыме. Рассказывал, что шли этапом, и он весь обмозолился, не может дальше идти, падает от истощения. Начальник конвоя подошел: «Да оставьте его, волки и кости обгложут!». «На мое счастье, — говорил отец Виктор, — бурана не было. Так я по следу по снегу где-то поползу, где-то на коленках попойду. Через два дня догнал их на стоянке». Начальник конвоя увидел его да и заматерился: «Старик, я тебя с довольствия-то списал, а ты еще живой!». Когда отец Виктор вернулся в Киров, то ему как репрессированному в городе не разрешали жить, и он полгода находился в Спас-Талице. Потом владыка Вениамин выхлопотал для него разрешение служить в Котельниче.

Однажды много лет спустя на могиле отца Виктора на Макарьевском кладбище, помолившись, я вполголоса сказал пред его крестом: «Ах, батюшка, кабы ты был жив, я бы посоветовался с тобой, как прежде, и ты просто, ясно все бы разъяснил. Вот у меня сейчас неприятности и нездоровится. Помолись за меня, благослови». Поцеловал крест и ушел. Никому ничего не рассказывал. А через полгода меня вызывает из алтаря певчая Александра Дмитриевна, вся взволнованная, и говорит: «Батюшка, я утром — не знаю, спала или нет — видела, как живого, отца Виктора. Он сказал: «Отец Серафим просил помолиться за него. Я помолился, и сейчас у него все хорошо». Сказав это, он исчез». Вот мне и ответ был с того света!

Отец Сергий Сергеев отбывал срок на Беломорканале. «Хорошо, — говорил, — меня зимой взяли, так я в шубе да в валенках. А вот с Украины людей привезли в костюмчиках, демисезонных пальто, в штиблетах, с ребятами грудными. Высадили их посреди леса, дали в руки топоры, лопаты: вот вам — стройте себе. Сколько их там перемерзло, умерло!».

А служили-то уж эти священники со страхом, с благоговением, с любовью. Со слезами молились. Как-то раз протодиакон Тит Матвеевич Тихонов пришел на службу с высокой температурой. После Литургии надо еще молебен справить и панихиду. Священник ему говорит: «Отец протодиакон, болеешь, так иди домой, я один все отслужу. Чего ты будешь мучаться с такой температурой?». «Да ты что, — отвечает отец Тит, — меня отправляешь-то? Я ведь не заштатный, не запрещенный в служении!». Вот так, невзирая на болезни, с горячим желанием служили тогда наши священники. Дай Бог им Царства Небесного!

— А кто из вятских батюшек воевал?

— Отец Иоанн Корзунин из Нолинска. Он был на передовой. Рассказывал нам, как однажды политрука у них убили, и командир полка назначил политруком отца Иоанна. А потом, когда вышел приказ, чтобы духовенство вернуть в храмы, вызывает его командир и с удивлением говорит: «Ты, оказывается, священник. Как это так?». А тот отвечает: «Ведь вы меня не спрашивали, когда назначали».

— Вам и архиепископу Вениамину (Тихоницкому) сослужить довелось?

— Совсем немного. Только иподиаконствовал у него на каникулах, пока учился в семинарии. Наша семья жила за рекой. Моста тогда не было, плавали в город на лодке. Однажды во время разлива весеннего перед праздником Георгия Победоносца трое суток дул сильнейший северный ветер. На реке гуляли громадные волны, так что не только на лодках, но даже на катерах не ходили. А мне надобно быть на всенощном бдении служить на праздник великомученика Георгия. Показалось, что ветер тише стал. «Я тогда поеду», — сказал маме. Она меня благословила, перекрестила. Сел в лодку и поплыл. Вдруг опять поднялся ветер, сильнее прежнего, но я уж возвращаться не стал. Волны ставят лодку чуть ли не на дыбы, водой заливают, а ведь не отчерпаешь, нельзя опускать весла. Если бы хоть двое было, а то ведь я один!

Ветер весла из рук вырывает, из-за всех сил стараюсь лодку удержать, чтобы ее не опрокинуло. Молюсь от всей души: «Господи, я ведь в церковь ко всенощной еду, помоги, спаси, сохрани!». Молюсь Божией Матери, Георгию Победоносцу, святителю Николаю, Трифону Вятскому… Добрался до берега, а там мужики, работавшие на лесобазе, наши соседи, встречают меня с матом: «Куда тебя несет в такую погоду одного да в утлой лодке?! Мы двое суток дома не были, ночуем здесь, хотя у нас завозня на пятнадцать человек, и то боимся плыть». Посмотрел, а на ладонях — кровавые мозоли в три ряда. Так крепко веслами работал! Но ко всенощной успел, владыку Вениамина облачал, правда, пальцы плохо гнулись, рука распухла.

Архиепископ Вениамин был высокого роста, широкоплечий. Молился от души, со слезами, хорошо говорил проповеди, заканчивая их словами: «Кто имеет веру — спасён будет, кто не имеет веры — осуждён будет», — и посохом ударит. Он благословил наш брак с Александрой, верующей девушкой из Котельнича, и рукополагал меня. Я думал, что это будет на Рождество Христово, а владыка говорит: «Нет, я буду служить 27 декабря в воскресенье (это день его хиротонии) и тебя рукоположу, а уж на Рождество вместе послужим». Видно, предчувствовал, что захворает. Так и получилось: на второй день Рождества он заболел и до апреля был в постели.

— А в семинарию Вы как поступали?

— По его благословению. В 1947 году я уволился из трудовой артели. В ту пору у старосты Серафимовской церкви Василия Васильевича Новикова вернулся из армии сын Анатолий. Он стал собираться в семинарию, ну и меня тоже уговорили. Поехали мы втроем с Анатолием да еще с Вениамином. Правда, с большим сомнением: кто знает, не отправят ли вместо семинарии в другое место?..

А пока мы ездили поступать, владыка Вениамин, придя в палатку Серафимовской церкви, где он переодевался, с шуточкой сказал: «Я сегодня во сне видел, что Анатолия да другого приняли, а Вениамину отказали, он велик ростом». Сдали мы вступительные экзамены и вернулись в Киров. Занятия начинались с октября. Тогда учились в московском Новодевичьем монастыре, а там шел ремонт. Потом уж, в 1948-м, семинарию перевели в Троице-Сергиеву Лавру. Ну и вот: Анатолию пришел вызов, Вениамину — отказ, а мне — ничего. Анатолий стал собираться на учебу, а мне владыка Вениамин говорит: «Поезжай, ты принят». «Да ведь вызова-то нет!» — говорю ему. — «Поезжай, поезжай. У тебя денег нет? На, вот тебе 500 рублей на дорогу». Раз владыка благословил, то пришлось ехать. А в семинарии мне говорят: «Да, мы посылали вызов, вы зачислены». И уж когда я приехал на рождественские каникулы в Киров, тогда пришел и вызов. Видно, задержали его то ли в НКВД, то ли на почте, чтобы я не уехал.

— Стало быть, владыка Вениамин был прозорлив?

— Одна женщина как-то рассказывала: муж не подавал ей весточку с фронта. А она слыхала, что владыка «угадывает», так она по-своему говорила. Вот и пошла к нему за помощью. Владыка ее спрашивает: «Как имя мужа? Приходи в следующее воскресенье, помолимся». Через неделю он ей сообщает: «Жив-жив, скоро увидишь!». «Как это “скоро увидишь”, ведь война?» — думала женщина, а через пару недель мужа из госпиталя домой отпустили на несколько деньков, вот и увиделись.

— Кого, батюшка, Вы помните из одноклассников по семинарии и духовной академии? Как сложились их судьбы?

— Из живых одноклассников остались только протопресвитер Матфей Стаднюк да доктор богословия, заслуженный профессор Московской духовной академии Константин Скурат, а остальные все уже умерли. С нами учился митрополит Калининский Алексий (Коноплёв), митрополит Полтавский Феодосий (Дикун), а иподиаконствовали мы у Патриарха Алексия I вместе с будущим митрополитом Петербургским Антонием (Мельниковым). Старшим иподиаконом был будущий митрополит Питирим (Нечаев). Митрополит Минский Филарет (Вахромеев) тогда тоже был иподиаконом.

— В те годы семинаристы близко соприкасались с Патриархом Алексием I (Симанским)?

— У него я иподиаконствовал где-то с третьего класса семинарии. Служил Святейший Патриарх с благоговением. Великим постом читал посреди церкви канон Андрея Критского в одной рясе и в епитрахили со свечушкой в руке.

— Кого из старых архиереев Вы помните?

— Когда владыку Вениамина отпевали, приезжал в Вятку наш земляк митрополит Нестор (Анисимов). Он тогда в Новосибирске служил. Потом посещал Вятку владыка Мелхиседек, а еще был временно управляющим Кировской епархией владыка Вологодский Гавриил (Огородников). Я в числе нескольких священников сопровождал его в плавании по Вятке от Кирова до Вятских Полян с остановками в Орлове, Котельниче и Советске. Ему очень хотелось остаться на Кировской кафедре, но уполномоченный по делам Церкви был резко против его назначения, поминая, что владыка Гавриил — бывший офицер царской армии. Поэтому назначили в Киров молодого владыку Поликарпа (Приймака), который долгое время руководил русской духовной миссией в Сеуле, а потом в Иерусалиме. Господь привел послужить при владыках Иоанне (Иванове), Владимире (Котлярове), впоследствии митрополите Санкт-Петербургском, и Мстиславе (Волонсевиче), владыке Хрисанфе (Чепиле) и митрополите Марке (Тужикове).

— Батюшка, не доводилось ли слышать о судьбах вятских архиереев, управлявших епархией до войны?

— Однажды я был в Ярославле у владыки Михея (Хархарова). В алтаре какой-то ученый спрашивает меня: «Вы откуда?». — «Из Кирова». — «Мы ведь были в архангельском лагере вместе с вашим епископом Никандром (Феноменовым)! Он все в подрясничке ходил, и я думал, что это какой-то монах. А начальник лагеря больно уж лютовал. Однажды он с помощниками поехал на рыбалку, а Белое море очень изменчиво, там быстро меняется погода. Налетел ураган. У начальника-то лодочка была маленькая — стала тонуть! Заключенные с берега смотрят, некоторые злорадствуют. А этот монах берет весла и на большую лодку садится: «Ведь люди же тонут! Ну, кто со мной?». И тут кто-то сказал: «Если уж владыка пошел спасать, так и мы пойдем». После этого случая начальник лагеря помягче стал».

— Во время учебы Вы не соприкасались с жизнью простых верующих в столице?

— В Москве однажды к одному профессору попали на дом. Он узнал, что в семинарии учимся. Позвал нас в соседнюю комнату, открыл шкаф, а там икона и лампадочка теплится. «Нам-то, — говорит, — нельзя вешать икону, а я вот тут и помолюсь».

— Наверное, и семинаристам в то время было непросто?

— Господь всё покрывал. Как-то раз поездом везли в Киров красное вино для богослужения, оно тогда было большой редкостью. Вдруг по вагонам идет ревизия, всё досконально проверяют, нет ли запрещенных для провоза вещей. Если найдут у нас красное вино да еще узнают, что семинаристы, плохо нам придется. Сидим ни живы ни мёртвы, молимся. И ведь не выдал Господь: ревизия мимо нашего купе прошла!

А был такой случай. Однажды, не помню каким образом, оказался я в санатории под Новороссийском. Жил в одной комнате с прокурором, и тот по вечерам от безделья просил играть с ним в шахматы. Я умел лишь фигуры переставлять, поэтому всегда проигрывал. И вот в санатории объявили соревнование по шахматам. В беседке собралось много народа, и один профессор, имевший разряд по шахматам, всех обыгрывал. Взглянет на меня, а все знали, что я семинарист, и какую-нибудь реплику антирелигиозную отпустит. А потом, обращаясь ко мне, говорит: «Давай сыграем, или Бог в шахматы не помогает? Да Его и нет». Еще что-то наговорил, так что нельзя было отказаться. Я сел, стал фигуры переставлять, а сам молюсь: «Господи, помоги!». Профессор с каждым ходом колкости вставляет. Ходили-ходили, вдруг он говорит: «Это я отвлекся, давай переиграем». Начали новую партию. Я фигуры переставляю, а сам не понимаю, хорошо ли, а профессор видит, что снова проигрывает. В третий раз стали играть. Вдруг он соскочил и говорит: «Это какая-то случайность», — и ушел. Я только и успел сказать, что «видно, Бог и в шахматы играть помогает». На следующий день профессор, увидев меня, снял кепку и поклонился. Потом даже руку пожимал и больше о Боге и Церкви плохо не говорил.

— Вы всю жизнь служили в Серафимовском храме. Его открыли во время войны?

— Владыка Вениамин рассказывал, что, когда он в 1942 году вернулся из ссылки, пришел к нему на дом следователь, который его в ссылку отправлял, и говорит: «Давайте собирать двадцатку, открывайте храм, служить надо». Владыка удивился: «Да ты что, недавно ведь за это меня садил! Это провокация?». — «Нет, так надо!». Предложили Серафимовскую церковь, потому что в ней был музей атеизма и все внутреннее убранство лучше сохранилось. Только иконостас собрали заново. Владимир Александрович Злобин из краснодеревщиков (впоследствии был старостой) иконостас-то делал, простенький, дощатый. Это уж потом его украсили резьбой. Вот так и начали служить.

— Как же преподобный Серафим Саровский так управил, что в Кирове единственной действующей церковью была именно Серафимовская?

— В 1903 году вятские старообрядцы-купцы ездили в Саров на прославление преподобного Серафима и там были так поражены чудесами, которые Господь творил по молитвам преподобного, что перешли в единоверие, с Церковью воссоединились. По возвращении в Вятку решили построить в честь преподобного Серафима единоверческий храм. Там первым священником был отец Терентий Широких. В 1937-м церковь закрыли, а через пять лет снова открыли.

— А Вы в Дивееве у мощей преподобного Серафима бывали?

— В 1995-м, меня тогда святой Серафим исцелил. Я после болезни поехал, даже плохо ходил. Из нашего храма собрался автобус паломников, и меня уговорили. Туда приехал, священники служить собираются, а я не могу даже Правило почитать. Уж раздумываю, как бы вернуться обратно. Утром духовенство служит, а я стою еле-еле недалеко от раки преподобного, горюю, что послужить не получилось, и от всей души батюшке Серафиму молюсь. Как Херувимскую запели, вдруг у меня с макушки тяжесть постепенно опускается до пят. Я вздохнул — и всё: здоров! Достоял спокойно Литургию. Потом поехали на источник. Хожу, как будто ничего не бывало, да преподобного благодарю.

— После хрущевских гонений были ли чаяния среди духовенства, что Церкви дадут свободу?

— Помню, в 1960-е годы уполномоченный собирал священников для разъяснения политики партии и правительства. Говорил, что «еще год-два, и с религией будет покончено, даже Имя Божие из лексикона выведем». Мы ему отвечаем: «Это еще как Господь допустит». А он серьезно говорит: «Нет-нет, у нас партией постановлено…». А вот сейчас Церкви свобода, храмы строят и Бога хвалят, а партия-то где?

— Скажите, каков Промысл Божий о России? Царство православное пало, Святая Церковь была гонима. Теперь с большими трудами по крохам собираем… К чему это все?

— Господь дает время на покаяние. А уж как мы им воспользуемся, долго ли это будет — неизвестно.

Беседовал Олег Семёнов

Фото

Возврат к списку