«Не жалею, что жила»

Газета «Вятский епархиальный вестник» продолжает знакомить читателей с книгами краеведа Аркадия Георгиевича Черепанова из с. Архангельского Немского района. Ушла уже в мир иной старейшая жительница этого села Галина Михайловна Чиркова, родившаяся ещё при царской власти, но сохранился записанный от неё рассказ.

Г.М. Чиркова: Расскажу-ка я вам, люди добрые, про жизнь свою долгую да нелёгкую. И куда уж ей длинней-то быть, как-никак десятый десяток разменяла. Не каждому Бог столь житья отпускает.

Ох, и бойкая я росла

Чудится мне наш дом в три окна на улице в той части села, что Чирками прозывалась. Это, должно быть, от слова «чирки», птицы такие, что стаями когда-то над Войскими лугами летали. Вижу отца своего и мать, мирно сидящих на завалинке у дома. Предки мои крестьянами были, всю жизнь на земле да с землёй работали. Любили её, матушку. Да и как же землю не любить-то — она кормилица. Потому и обрабатывали её, ой-е-ёй как, не то что сейчас. Она ведь, как пух, была. И земля в долгу не оставалась, за труды людям сполна платила.

Хозяйство наше, не скажу, чтоб шибко богатым считалось, но и не бедствовало, по силе своей сами управлялися. Раньше ведь сызмальства к работе приучали. Себя помню с пяти лет. Ох, и бойкая я росла, ох, и дикая. Шесть лет мне минуло, а я уж над младшим братом Колей водилась. Уедут взрослые в страду на поле, меня одну с ним оставят. А разве дома летом охота сидеть? Вот раз посадила его в сделанную отцом тележку да и помчалась по тропинке на луга за «мохнатиками». Тащу тележку за верёвочку, гремит она да подпрыгивает на колдобинах. И не заметила, как Коленька из неё вывалился. Когда ходить начал, то часто сам от меня сбегал. Ну, какая же я ещё нянька, когда за мной догляд нужен был.

Однажды в Троицу мать надела на меня новое цветастое ситцевое платье, вплела в волосы большой розовый бант и повела на базар в центр села к церкви. Никогда я ещё не видела столько нарядного народа. Не знаю почему, но больше всего поглянулась мне посудная лавка. Расставленная по большим столам посуда сверкала, переливалась разными цветами. На другой день, оставшись дома одна, решила такой же базар в своих сенках устроить. Собрала в доме всю посуду, даже ухитрилась достать из сундука в клети дорогие фарфоровые чайные чашки и блюдца, которые мать выставляла только по большим праздникам. Всё это расставила по лавкам. Зрелище получилось дивное. Уходя, второпях забыла закрыть дверь. Пока бегала, в сенки из ограды зашли курицы. Мы вицами принялись выгонять их, а те переполошились, стали летать, прыгать по лавкам да и перебили всю посуду.

Мать пришла с поля и, увидев такой разбой, очень разозлилась. Взяла ту самую вицу и крепко отходила ей меня по спине. А опосля мы вместе с ней сидели рядом на одной лавке и обе ревели. Я от боли, а мать не только от жалости за разбитую посуду, но и оттого, что дочь такая непутёвая уродилась. А вот отец за проступки пальцем не задевал. Воспитывал словами и заставлял просить прощения, стоя на коленях.

За партой не сидела

В школу я ни дня не ходила, за партой никогда не сидела. А учиться хотелось. Сколь слёз пролила из-за этой учёбы. Все ребята в школу идут, а меня не пущают. Отец сказал: «Ешь хлеб, так работай». Буквы выучила самоуком от сестёр и братьев. Писать только свою фамилию научилась. Прясть, ткать, шить, вязать, скотину кормить да за младшими братьями да сёстрами ходить, а их у отца с матерью двенадцать было, — вот моё ученье. Вся работа по дому на мне лежала, всё приходилось делать.

Единоличное житьё ведь чем хорошо? Да тем, что всё своё было, всё зависело от самого себя, каждый хозяином себя чувствовал. Лени не знали. Вставали с восходом солнца, работали весь день и домой уходили, когда солнце края земли касалось. Но работу не считали наказанием. Её всегда всем хватало: и старикам, и молодым. Не припомню что-то, в какие ранешние года на деревне работы не было. Говорили: как потопаешь, так и полопаешь. Потрудился хорошо, сумел вовремя сделать, получай награду за труд. Мы всегда успевали всё сделать в срок, будь то сенокос или жатва. А некоторые не успевали. Тогда им помогали односельчане.

Хаживала я по найму жать. Обычно нанимались девушки и молодушки по ночам с субботы на воскресенье. Оговаривали работу и плату. Жали весело, с песнями. Иногда в поле приходили парни с гармошками. Во время отдыха под их игру плясали и пели частушки, но не забывали и про полосу, поглядывали на неё. Работу старались закончить к первым ударам колокола на церкви.

В артели и в колхозе

В селе Архангельском организовалась промартель «Тепляк» по изготовлению валенок и кошмы. В четырнадцать лет в эту артель пошла и я. Труд был очень тяжёлый, почти всё делалось вручную. Особенно трудно было воду таскать зимой из проруби. Зарплату платили хоть и невеликую, но каждый месяц и вовремя. На первые свои заработанные деньги купила на базаре модные ботиночки с медными застёжками. Надевала только по большим праздникам.

Потом стали создавать колхоз. Из района приезжали уполномоченные, рассказывали, что такое колхоз, как в нём жить и работать станут. Интересной и заманчивой жизнь представлялась. Первыми в коллективное хозяйство вступили бедняки, которые ничего не теряли, потому что терять им было нечего. Колхозу отвели на полях самые лучшие полосы, у наиболее зажиточных крестьян отняли в общее пользование лошадей и сельхозинвентарь.

Долго отец не решался объединиться, но единоличников всячески стали притеснять, донимать, землю отвели на отшибе самую плохую, неплодородную. Заревели отец с матерью и пошли в колхоз. Работу делали всё ту же, что и раньше, но для себя ничего не имели, впустую трудились. Жили только своим хозяйством да одворицей. Днём трудились в колхозе, а дома-то уж когда придётся, утром рано или вечером поздно. От прежней жизни только бодрость да весёлый настрой остались. Плохо жили, но на работу и с работы шли весело, с песнями — всё легче. Песни скрашивали жизнь. Косьба или гребиво, жатва или молотьба — всегда пели. По всей округе, кажись, слышно.

Молодость есть молодость

В зимнюю пору колхозу доводился план на заготовку леса. Вырабатывать его направляли бригады колхозников. Заготовляли посменно. Отработав десять дней, возвращались домой, а на смену приезжала другая бригада. И так всю зиму. С собой привозили корм лошадям и себе пропитание, в основном хлеб да картошку. Я часто ездила в составе таких бригад. Хоть и не женское это дело — с лесом вошкаться, но никуда не денешься, никуда не скроешься. Скажут надо, значит, надо. Работала на лесоповале. Мужики подрубали деревья, а мы, бабы, ручными пилами спиливали вековые сосны и ели. Пни оставались такие, что хоть пляши на них.

Жили в избах у хозяев близлежащих деревень. С работы возвращались поздно усталые, голодные. Весь день находились на морозе да на ветру, а нe болели. Видать, воздух в лесу больно здоровый. Еду готовили сами. Спали в избе на полу вповалку, укрывшись всяк своей лопотиной. Уснёшь, как будто в пропасть провалишься и ничего больше не чувствуешь.

Но молодость есть молодость, она бывает один раз в жизни. Мы квартировали у пожилых хозяина с хозяйкой. Сам хозяин слыл лихим гармонистом, заиграет — не усидишь. У него гармонь была с колокольчиками. Часто после ужина он брал в руки свой инструмент. Играл так, что ноги сами просились в пляс. Раздавалась частушка, за ней вторая, третья, и вот уже кто-то вышел на средину избы и дробит, дробит. Веселились не по принуждению, а веселье откуда-то изнутри само шло. Нарядятся, бывало, да соберутся вместе, и такая пляска идёт, такие песни поют — сердце радуется. Я много песен знала и пела их в своё время на гуляньях и вечёрках, да и так, когда настроение хорошее. До недавнего времени ещё в хоре ветеранов участвовала, на концертах в доме культуры выступала.

Первая борозда

Когда при Кырчанской МТС организовали курсы трактористов, я в числе первых девушек изъявила желание учиться на них. Отец не препятствовал, говоря: «Иди, может, что и получится». На занятиях никакие записи не делала: писать не умела, а только слушала и запоминала. Память имела крепкую, на неё и надеялась.

После трёх месяцев учёбы всех распределили по бригадам. Нас с подружкой Марусей направили в бригаду, где в основном молодые парни работали. Её cpазу взяли в напарники, потому что она была фигурой выше, дородней и крепче, чем я. Меня же поначалу никто не брал. «Какая она трактористка, — недоумевали, — ей и ключ-то не поднять».

Первая борозда до сих пор помнится мне. Упрямый железный конь то шёл вбок, то вдруг начинал буксовать. Едва держалась на ногах, когда возвращалась со смены. Зато довольная оттого, что сама за рулём сидела, что норму перевыполнила, вспахав более четырёх гектаров пашни.

Работала во многих колхозах района. В бригаде имелось четыре трактора-колёсника. На каждом из них было закреплено по два тракториста и два плугаря. Трудились в две смены по двенадцать часов. Пахали все на одном поле каждый свой участок. Ночью работали при тусклом свете тракторных фар. В любую погоду: дождь или снег, жару или холод — находились под открытым небом. А куда деваться-то, надо работать. Всю пахоту требовалось закончить до наступления заморозков, и ведь всегда успевали.

А я всё жду

Направили меня в самый дальний Чигиренский колхоз, а я после неудачного замужества только этого и хотела. Лишь бы подальше, лишь бы никого не видеть и не слышать. Наступила осень, закончилась работа, мне дали расчёт. Заработала и привезла родителям полную телегу зерна и два воза сена. Мать обрадовалась, подобрела, сжалилась надо мной и больше уж никогда не напоминала о замужестве.

А любовь ведь была, как без неё человеку. Любила я одного парня, да и он меня крепко любил, иначе не писал бы письма стихами. Свиделись мы с ним первый раз совсем неожиданно. Было это весной. Я на тракторе пахала в ночную смену, и так уж получилось, что без плугаря. На конце поля стала разворачиваться, оглянулась назад да так и обмерла: стоит на плуге человек в белой рубашке. Я вскрикнула, он засмеялся громко, а затем пристроился рядом со мной на сиденье. И только тут я признала Сашку из соседней деревни. Вот так мы и встретились. Кто знает, как бы сложились с ним наши отношения дальше, но ушёл Сашка на войну да и задержался где-то. До сих пор придти не может, а я всё его жду.

Война проклятая многим жизнь сломала, много бед наделала. Скольким людям горе принесла, сколько народа положила, сколько сирот да калек оставила. Пришла она в наш дом, забрала навсегда двух братьев — Василия и Николая. Первой пришла похоронка на Василия. Раньше других её увидела мать, но прочесть не смогла, только почувствовала неладное, потому что бумага была казённая. Ревели всю ночь. После этого мать стала какой-то ко всему безучастной, как бы сжалась и долго молчала.

Военное лихолетье

Общее горе сблизило людей. Его не сравнивали: у кого меньше, у кого больше — у всех оно было одинаковое. Все как свои, как родные были. Сильнее жалели, ценили друг друга, помогали во всём. Так легче жилось. В одиночку бы не выдюжить.

Всё военное лихолетье я на тракторе работала. К тому времени уже пришло умение и сноровка. Мужчин в МТС уменьшилось, их заменили женщины и рано повзрослевшие 15-летние парнечки. Наша бригада состояла исключительно из женщин. Требования в войну стали строже. Например, был такой приказ: не останавливать трактор ни на минуту, мотор глушить только во время заправки, а это означало, что работать нужно без отдыха.

Хоть трудно и тяжело жилось, но народ верил в победу, в то, что после войны легче будет. Радовались хорошим вестям с фронта, радовались каждому утру, солнышку радовались. Это придавало силы.

Греха боялись

Кончилась война. Стали домой возвращаться солдатики по одному, по два, а уходили десятками. Жить стало немного получше. Налоги отменили, в магазинах товару прибавилось, паспорта стали выдавать. Колхозники хоть людьми себя почувствовали.

Потом я ещё долго на тракторе работала. Когда появились новые машины, пришлось и мне осваивать сначала дизель, затем «Беларусь». За рулём трактора провела более тридцати годков. Одно время кукурузоводческое звено возглавляла, «королеву полей» выращивала. И ведь росла она у меня, и поначалу неплохая. Учиться возделывать её специально на Украину ездила. Перед выходом на пенсию перешла в животноводство. Работала дояркой, свинаркой, конюхом. Весь колхозный труд познала. Силы не знала в себе сколь, хоть сама с рукавицу была.

Но шибко уж обидно сегодня разговоры про то слышать, что жили мы не так и делали не этак, и всё-то неладно. Но ведь это было наше время, по его правилам мы и жили, и трудились. Ну, а сейчас разве все по справедливости и по Божьим законам живут?

В прежнее время люди намного проще меж собой жили, мирнее, дружнее. Никакой ругани не знали, уступали друг дружке. Душой были какие-то чистые, добрые, открытые. Сосед соседа в обиду не давал, вреда никому не делал, потому что знал: ему с ним век вековать. Если случится беда у кого, помогали всем миром. Люди необразованные, кажись, а какие вежливые. К старикам относились с почтением. Мужики при встрече шапки приподнимали и здоровались с лёгким кивком головы. Уважаемых односельчан по имени-отчеству величали. Культура, она, видать, от природы шла.

Не пил народ. Если пьяный по улице пройдёт, это целое происшествие. Долго потом этого человека обсуждали. Если жених за невестой ходит, то он уж и не курит, и не пьёт. Совесть была, стыд был. Греха боялись. А теперича… Глаза бы не глядели. Всё норовят друг дружку подкусить, что-то наговорить. Не стало жалости, доброты друг к другу. Раньше говорили: «Деньги потерял — ничего не потерял, здоровье потерял — половину потерял, веру потерял — всё потерял». Не знаю, может, не то я говорю, может, кажется мне всё это. Я ведь уже самая старинная старуха на селе осталась…

Вспоминать трудно, а говорить ещё трудней: нельзя словами передать то, что довелось пережить. Может, и наладится, настанет она когда-нибудь, хорошая-то жизнь, да меня тогда уже не будет. Вот так и жила: полным ведром — только плохое, а хорошее — кружкой маленькой. Но прожитые годы не жалею, разве их можно жалеть: что Бог дал, то и надо брать. 2003 год.

Записал Аркадий Черепанов